Выпал снег, лиловело вечернее небо. Он больше никогда не придет сюда. Он поклялся себе в том, что этот его первый визит станет знакомство в буряти и что знакомства пермский край кунгур ему следует посвятить свою разрушенную жизнь покаянию. Может быть, по прошествии многих сезонов ему удастся смягчить гнев бога агониса. Сайлас молился. Плакал.
В ту ночь он лег не на тонкий матрас на своей кровати, а прямо на пол и лежал там, дрожа, обнаженный. Потом много дней подряд он мылся, словно пытаясь смыть, соскрести с себя грех. Руки его стыли от ледяной воды. Нет, он больше никогда туда не вернется. Но сайлас ничего не добился. Ночью, когда он лежал без сна, замерзший, сны снова вернулись к нему и в темноте подошли еще ближе, чем раньше.
И тогда сайлас понял, что никогда не обретет свободу. Те циклы, что прошли с того дня, как его отца нашли мертвым в снегу, были истрачены зря. Годы унеслись, словно пыль. И когда сайлас, наконец, уснул и утонул в мире леса, ему приснилась не нежная зелень, как прежде, а жуткая чаща, где все время кто то рычал и каркал.
В тот сезон короса он снова и снова навещал леди лоленду. И каждый раз он приходил, а она ждала его. Может быть, то была страсть, способная продлиться всю жизнь. А может быть болезнь, от которой можно было умереть. Страсть бушевала в душе молодого сайласа в дни разлуки с лолендой, словно гной внутри нарыва.
Максимат запевал хвалебную песнь агонису, а сайласу слышалась хвалебная песнь в честь его страсти. Кадило раскачивалось в руке максимата, словно маятник, и напоминало о том, что жизнь быстротечна и тленна. Сайласу казалось, что он ощущает прикосновение нежных пальцев лоленды, впивается зубами в ее соски… а когда у тебя обряд очищения? Спросила лоленда как то вечером, когда они, изможденные страстью, лежали на шелковых простынях. Сайлас вздрогнул.
Он и не предполагал, что лоленде об этом известно. Он высвободился из ее объятий. Поспешно, чуть ли не гневно, начал одеваться. Сайлас? Как он мог ей объяснить? Миновал не один сезон с тех пор, как он впервые вошел в эту комнату, но все это время, хотя он и предавался тайному пороку, для окружающих он оставался скромным, серьезным юношей, чья набожность еще в ирионе вызывала у людей священный трепет. Теперь же предстояло посвящение в семинаристы, в братство.
